hagnir | Пушкин и Хаврошкин

Как бы, перед вами братцы извиниться за всё то, что тут дальше последует? Не знаю, право, только есть у меня одна уважительная причина. В этих ваших интернетах последние месяцы я бывал очень редко, по причине некоторых неприятных событий, которые мне сложно было перетерпеть незаметно. Поэтому я предпочел вообще никуда не ходить, чем послойно сокращаться. Один раз, правда, подрался за Гевеллу в ее журнале, но за Гевеллу я не мог не подраться. В остальном же моё состояние можно описать как экзистенциальный безалкогольный запой. С целью внутреннего самообезболивания я от общественной жизни в большинстве ее проявлений самоизолировался.
Иногда нужно остановиться и крепко подумать.
И помолчать. И послушать.
Слишком много мы в наше время говорим и слишком мало слушаем, впрочем, это вы и без меня, скорее всего, знаете.
Сейчас, похоже, самое трудное позади и я вернулся. Вернулся не один.
С тем, за что в самом начале собрался извиняться, но так и и не решил, как.
Со сказилищем. Оно начало писаться само, мешая мне спать, есть и сокращаться. Его уже много, и будет, похоже, значительно больше.

Жил-был человек простой... Точнее, он сам по себе простой был, а вот фамилия у него была непростая, нетрадиционая для здешних мест. Фамилия его была Коркия, очень странная и непонятно как переводится. В другой какой местности сошло бы, ну вот может быть он был грузин, у грузин есть например Дада Туташхия, похоже чем-то, а может он вообще был черемис, а у черемисов совсем непонятно какие фамилии, да и есть ли они вообще, фамилии у этих черемисов. Так что человек этот ходил в нашей средней полосе в оригиналах - безусловно по праву рождения.

С именем у него вышло еще хуже, поскольку отец его (сам, между прочим, Иван) когда-то пошел в загс с намерением назвать сына Николаем, в честь одного из утраченных императоров, а может в честь писателя Чернышевского, который, в основном, про что делать писал, поди пойми сейчас, что там у Ивана в голове творилось. Только по пути в загс случился у Ивана Коркия мысленный прострел, и он записал сына Кадастром. Вот именно так, не долго думая. Говорил потом, что восстановил лингвистическую справедливость и Кадастр к его фамилии подходит больше, чем какой-то Николай-Нидворай. Мысленный прострел - это дело внезапное и, зачастую, необъяснимое, так что пусть уж лучше такое объяснение, чем вообще никакого.

Так и стал жить Кадастр Иванович Коркия на этом свете, а уж как вы корабль назовете и что с ним после этого будет - вам любой оккультист расскажет.

Работал Кадастр Иванович путепрокладчиком где-то в Белоруссии, вахтовым методом. Работа почетная, хоть и опасная - как-никак почти что демиург путей сообщения, только бывал Кадастр Иванович из-за нее дома очень редко, вахтовый метод иного не предусматривает. Поэтому не так много я про него рассказывать буду, как про его сыновей. Они нам наиболее интересны будут.

Как уж можно работая вахтовым методом обзавестись женой - это я, братцы, не знаю, но у Кадастра Ивановича получилось. Жену его как-то тоже звали, но как именно - сказать вам не могу, поскольку она никому не говорила, кроме работников паспортного стола. Возможно, стеснялась, а, быть может, и скрывалась, это, честно скажем, почетней, чем стесняться. Дети ее звали мама, Кадастр ее звал любовь моя, а соседка Иветта Гавриловна звала сукой. Последнее вполне объяснимо, поскольку Иветта Гавриловна имела виды на Кадастра, впрочем, безо всякого видимого результата. Она, Иветта эта, говорила, что у них с Кадастром сродство необычных имен и еще что у Кадастра волевой подбородок, она, мол, от него млеет. Иветта Гавриловна и мусор ходила выносить в норковом манто и, пренебрегши лифчиком, занавески у себя вешала в комнате, когда Кадастр домой с вахтового метода возвращался - все без толку, резистентность у Кадастра была к ее чарам. Впрочем, чорт с ней, с Иветтой Гавриловной, вообще не о ней речь.

Фамилию Коркия жена Кадастра не взяла, ввиду ее, фамилии, необычности, но и свою не оставила, так и жила без фамилии. Ее это абсолютно не беспокоило, поскольку она была хиппи. Ее даже соседка Иветта Гавриловна со всеми ее словами не колыхала.

Брак путепрокладчика и хиппи - союз удивительный, чудной...

Несомненно, Кадастр Иванович и его жена относились к одному биологическом виду, ибо у них родились дети, двое сразу. Такие называются близнецами. Близнецы эти, правда, совсем друг на друга были не похожи: один розовощекий и жизнерадостный, другой смуглый и задумчивый, но это даже лучше, потому что если бы они были одинаковые, то количество энтропии в мире сильно возросло бы, а это миру незачем.

Потом жена сказала Кадастру сходить в загс, как когда-то его отец Иван ходил. Договорились они, что одному сыну имя даст она, а другому - он, чтобы было справедливо. Кадастр решил назвать того, который повеселее, а жена его - того, который поромантичнее. Это для хиппи естественно - стремиться к возвышенному. Вот что, сказала жена Кадастру, хочу, чтобы имя вот этого нашего сына было Пушкин. Что-то вечное в этом есть. Да ведь имен таких не бывает, забеспокоился Кадастр. А такие, как Кадастр, бывают? спросила жена, и это была подача как у Штефи Граф - даже не думай отбить. Что ж, подумав некоторое время, сказал Кадастр, тогда важно, чтобы имена гармонировали, они же братья, верно? Так пусть второй будет зваться Хаврошкин. В чем же здесь гармония, мон ами? нахмурилась жена. Что за имя, право, дурацкое? Нисколько не дурацкое, ответил Кадастр, вот ни настолечко не дурацкое...

Так и стали жить Пушкин Кадастрович Коркия и Хаврошкин Кадастрович Коркия. Не поймешь, где в скоплении этих слов фамилия, а где отчество. Знакомые все и друзья привыкли быстро, кроме соседки Иветты Гавриловны, которая говорила в разных очередях многочисленным своим кумам: это она специально, чтобы надо мной смеяться, чтобы я, как бы нехотя, сказала - ай да Пушкин, ай да сукин сын, а она потом такая - ха-ха-ха, и на меня пальцем показывать, позорить. Вот ведь сука, а?

На этом мне бы и закончить, но это, к сожалению, только начало.

Детство у Пушкина и Хаврошкина поначалу складывалось. Особенно нравилось им кормиться. Это вы сейчас все тут взрослые со своими тарелками, супницами и, прости господи, фондю, забыли о главном, а вот у Пушкина и Хаврошкина вместо всего этого была Сиська. И у каждого своя. У Пушкина левая, а у Хаврошкина - правая, поскольку он немного потяжелее был. Они лежали на руках друг напротив друга, удобно, как в кинотеатре, и каждый на другого поглядывал с чувством превосходства: смотри, мол, какая у меня! Получше, чем у тебя будет.

Малыши, конечно, заблуждались в этой своей соревновательности, ибо если одна сиська будет красивее другой, то общая картина сложится тревожная, а жена Кадастра всё-таки была хороша собой и гармонична, что для хиппи есть особое счастье. Так что с сиськами Пушкину и Хаврошкину повезло. В контексте нашего повествования это очень хорошо, поскольку если б не было в их жизни такого эпизода, как Прекрасная Сиська Начального Этапа, то выросли бы из них какие-нибудь гомосексуалисты, и любили бы они не сиськи, а чорт знает что, тогда я про них и писать бы не стал, я вам не декадент и воспитывался в ближайшем подмосковье почти в лесу, и слово педорас прочел впервые на заборе в сильно ругательном смысле про завуча: "Розалия Ивановна - педорас". Может быть, конечно, с педогогом перепутали, не знаю... Кстати, как правильно пишется: "педогог" или "пидагог"? С этими однокоренными словами легко запутаться.

Потом что-то не заладилось и Кадастр Иванович лишился жены. Ну, не в плохом смысле, она уехала. Она задумалась о смысле жизни и уехала на Вудсток.У хиппи так бывает, у них души мятущиеся. Кадастр Иванович, правда, сильно переживать не стал, поскольку к тому времени у них с женой развился дух соперничества, или что ли состязательности, и они соперничали друг с другом практически во всем, кроме пожалуй, разного рода половых признаков. В этой сфере им соперничать было совершенно невозможно, в этой сфере они, скорее, сотрудничали. Но невозможно же сотрудничать с утра до вечера, не правда ли, когда не восемнадцать лет уже и еще не сорок пять, когда все наперебой опять ягодками становятся, поэтому Кадастр, в целом не расстроился. Иветта Гавриловна, правда, чрезвычайно активизировалась, и повадилась выносить мусор практически уже совсем без норкового манто, а также заходить по несколько раз в день за солью и совершать под вешалкой причудливые телодвижения. Но это ей совершенно не помогало овладеть сердцем и подбородком Кадастра Ивановича. Он купил мешок соли и поставил его перед дверью, чтобы Иветта Гавриловна отсыпала себе соли прямо в коридоре, без томных взглядов из-под вешалки и и эротических танцев конца прошлого века.

Пушкин и Хаврошкин поначалу тоже расстроились, но, поскольку к тому времени им уже не давали сиську, потихоньку перестали расстраиваться. Они были уже мальчики самостоятельные и сообразительные, сами могли пораскинуть, что там как. Как-то мама прислала им свою фотографию из Вудстока, она там в обнимку с Джери Гарсией. Хаврошкин сделал для фотографии рамочку и повесил ее на стену, а Пушкин дорисовал Джери Гарсии усы и бороду, из мстительного чувства.

Дел у Кадастра Ивановича было невпроворот, он к тому времени взял еще совместительство с повышением - Действительным Демиургом путей сообщения (Витебский филиал), но тоже вахтовым методом, поэтому дома он уже почти не появлялся, только иногда денег привозил. Пушкин и Хаврошкин справлялись сами - в магазин сходить за молоком, в сберегательную кассу денег отнести за электричество, в детский сад устроиться - не работать, конечно, это им по возрасту не положено было, а пребывать в нем с восьми утра до шести вечера. Там весело и кашу дают. Они даже ремонт затеяли в квартире, только потолок не смогли покрасить - росту в них для этого маловато было.

Сидят Пушкин и Хаврошкин, думают: как же так получается, люди мы вполне себе самостоятельные, а прав у нас полноценных так и нет. Да понятно всё, говорит Пушкин, это потому, что у нас паспорта нету. Какое у тебя право, если паспорта нету? У тебя даже нету права продавца отчитать, если тот тебе сыр с плесенью продаст. Он потом скажет, что так и нужно, и поверят ему, потому, что у него есть паспорт, а у тебя - нет. Будешь есть сыр с плесенью и плакать. Ну-ка, - отвечает ему Хаврошкин, - бери, брат Пушкин, валенки с галошами, пошли в паспортный стол.

Приходят Пушкин и Хаврошкин в паспортный стол. Так и так, говорят, нельзя нам без паспорта, у нас папа хоть и хороший, да работает вахтовым методом в двух местах, а нам скоро в школу, кто нас без паспорта возьмет. Сильно удивились в паспортном столе, но, в порядке исключения, выдали Пушкину и Хаврошкину новенькие паспорта установленного образца. Сделали, правда, попытку записать их в паспортах Пашей и Федей, но Пушкин и Хаврошкин подлог заметили и заставили переделать. Негоже, говорят, воле предков перечить.

Они ведь и читать и писать уже умели, и считать до тысячи и обратно в рваном темпе. Их мама учила с самого рождения. Хиппи, они любят необычные методики воспитания, иногда у них получается.

Единственная загвоздка вышла с местом проживания. Работник паспортного стола так волновался, что в строке, где должно было быть написано "г.Москва", он пропустил точку, и вышло так, что живут Пушкин и Хаврошкин в Гмоскве. Адрес всё тот же: улица Ватутинцев, дом два, квартира семнадцать - а город другой. Подумали Пушкин и Хаврошкин, подумали - да и перехали в Гмоскву. Там тоже есть улица Ватутинцев, в каждом уважающем себя городе есть улица Ватутинцев. Там даже лучше, если подумать, жизнь спокойней. Так там и стали жить. Кадастр, правда, очень удивился, когда по приезде не обнаружил детей на обычном месте, но потом согласился, что так оно лучше. Ему, во-первых, ближе было в Гмоскву ездить из Витебского филиала, а во-вторых, не надо было каждый раз видеть Иветту Гавриловну в разных образах.

А в Гмоскве на улице Ватутинцев как раз и находился Гмосковский детский сад номер три, в который Пушкин и Хаврошкин по приезде записались. Нормальный абсолютно детский сад, с верандами и спящим охранником у входа.

(Продолжение не просто следует. Оно прёт не разбирая дороги!)